О группе "Ария". История моего фанатизма

Скажите, а Вы были когда-нибудь чьими-то фанатами? Не на уровне «очень нравится», а так, чтоб крышу срывало вместе с верхними этажами, и казалось, что сердце вот только что вынули из груди, изрубили в капусту, пропустили через мясорубку и вставили обратно?..
Я – да.
Объект заявлен в заголовке поста.
Вот сейчас слушаю последний их (а точнее, уже не совсем их, но я "Кипелова" и "Арию" не разделяю) альбом, «Жить вопреки». И вспоминаю, как все это начиналось 10 лет назад…
Мне было тогда 16, я заканчивала школу. Музыкального вкуса у меня в те далекие времена не было совсем, потому что… Ну, что греха таить – потому что я нигде никогда не была своей. Нигде и никогда. Это, кстати, сохранилось до сих пор, пусть и без эскалаций конфликта. Ни в одном коллективе, ни в одной компании. Нигде. А музыкальный вкус обычно прививает подросткам кто?
Компания…
Дальше большеТут ее власть всесильна, ее авторитет перекрывает не только чахлые наказы родителей, но и все потуги вдруг вылупившегося «Я» быть оригинальным.
Компания моих одноклассников слушала КиША, но я не была своей, и мне никто не сказал, что КиШ, Горшок и Князь, их «Старая Сказочка» и «Прыгну со Скалы» – это круто. Поэтому я слушала лишь кассеты, купленные мамой вместе с магнитофоном – сборники Союз 20 и «Лучшие хиты лета» на английском. Еще и ДэЦла мне посоветовали, помните, был такой патлатый паренек с дредами, «Что ты сделал для хип-хопа в свои годы. Кто ты, кто ты, КТО ТЫ?!». Ну, помните, да?..
Не густо, ага.
И вот однажды осенним вечером сестра вернулась из школы с новой кассетой, которую ей дала послушать одноклассница. Это и был сборник Арии на магнитной пленке. Тогда ведь еще не было компов, дисков, флешек и тем более мобильников со встроенным плеером. Тогда шиком считалось иметь двух кассетный магнитофон, позволяющий своему счастливому обладателю перезаписывать себе кассеты, взятые напрокат у друзей.
«Ты на музыку-то не обращай особого внимания, это тяжеляк, Сашка сказала, тут надо в текст вдумываться», - предупредила сестра.
И я вдумалась.
И «весь этот мир в меня вонзился летящей огненной стрелой».
Точнее, эта музыка, этот текст, и личности людей, стоявших за всем этим – разорвали мое сознание, перевернули с ног на голову мое представление об искусстве как таковом.
О красоте как таковой.
Это было как… Как идти на Север, через снежную равнину, идти далеко-далеко, туда, где живут колдуны, и еще не знать, что они с тобой сделают…
Мне ведь было 16 лет, чего Вы хотите?
И только потом я узнала собственно о «личностях людей», о поэтессе Маргарите Пушкиной и ее колоссальной работе над каждым текстом, о «Желтой стреле» Пелевина, толкавшей ее на мысли, о том, что "Химический сон" - это о любви к девушке и наркотиках, о том, какую гору книг она прочитала при написании строк, что так запали мне в душу и, главное, о том, что это все в какой-то мере личное переживание.
О смысле понятия «рыба», о посиделках с Валериком и десятках вариантов текста каждой песни, о шлифовании до идеала…

И о том, как они все хотели этот идеал. До вскрытия вен зубами.

Я узнала все это из ее книги «Ария Маргариты», где поэтесса рассказывает, как писала для «Химеры» и для «Две тысячи и одной ночи», а еще для группы Сергея Маврина и для "Мастера".
Но тогда я ни сном ни духом, ведать не ведала всего, а просто чувствовала это. Чувствовала, что за этим стоят личности и огромные пласты нашей и чужой культуры, ведь подобное не может родиться вот просто так, на пустом голом месте.
Я никогда не думала, что музыка может быть такой. Что люди способны создать такое.
Нет, я не была из тех, кто хотел «на руках засыпать», кто фанатеет по фронт-мену и стоит перед черными выходами клубов, с визгом кидаясь рвать на сувениры как тузик грелку.
Мне нравилась именно музыка.
И это было… Такое счастье, что в мире это вообще существует. Существует такое. Есть. Реально. Не знаю, поймете ли Вы меня…
Мне хотелось жить в этом мире. Ловить в ладони алый дождь над Норфолком. Набрасывать в блокноте образ Жанны с Улицы Роз (кстати, я ее тогда все же нарисовала). Понять, что чувствует стоящий на вершине с тремя орлами. Стоять в пустыне, где "Свет дневной иссяк" и разговаривать с Сатаной. И с Пилатом. И с узником, осужденным на казнь завтра. Плыть на «Френсис Спейт» и найти те слова, которые спасут бедного моряка от участи быть съеденным товарищами. Замирать на краю обрыва и слушать голоса богинь. Убедить Беглеца сказать наркотикам «Нет». Это было… Таким контрастом с реальным миром, тем самым миром, где царили толстые учительницы и тройки по математике, мигрень и серые стены поликлиник.
На новый 2002 год мне подарили долгожданную «Химеру». Свою собственную, не «прокатную». Отдали в десять часов, за праздничным ужином. Новехонькую кассету со стальным чудовищем на обложке.
Я помню, как вскрывала полиэтилен ногтями, как мне вдруг перестало быть какое-то дело до курантов и их биения, до речей президента и Нового Года вообще. Я ужом выскользнула из-за праздничного стола, прошла на кухню, где стоял магнитофон, села и положила голову на стол, прижавшись щекой к голубой клеенке с тюльпанчиками.
Так было лучше слышно.
И не столь сильно болела голова, а она у меня в те годы болела постоянно, мне даже иногда казалось, что я схожу с ума.
И плыла та самая, теперь уже выжженная каленым железом в душе мелодия – «Штиль. Ветер молчит. Упал Белой чайкой на дно…»
И я не дышала.
Я так просидела всю Новогоднюю ночь. Пока весь двор катался с горки на "снежных скутерах" за окном. И навсегда в память врезались те красно-желтые тюльпанчики на давно уже выкинутой клеенке… Я прекрасно понимаю, что имел в виду Веллер, когда писал о сильных ощущениях – «Ты можешь забыть, за какой партой сидела любимая девочка, ее адрес и телефон, во что она была одета и что сказала при первом свидании - а помнишь, как она выламывала зубчики из расчески, когда ты назначал ей это свидание».
И я отчетливо помню свое тогдашнее душевное состояние, холод клеенки и черную сетку динамика.
И ощущение полета.
И понимаю, что сейчас, когда я слушаю «Жить вопреки» - его нет. И дело не в материале. Тексты прекрасные. Музыка прекрасная.

Безумье - твоё проклятье,
Спасенье твоё,
Над бездной в твоих объятьях
Вечность в испуге замрёт.

Или

Истина здесь, ты её ощущаешь всей кожей,
Так же близка, но не даст прикоснуться к себе...

Или:

Дышит кровью рассвет, но не сыграна пьеса.
Время крадет каждый мой шаг
безмолвие своё храня
Быть или нет? До конца не известно,
Но я знаю одно: никому не дано
Дрессированным псом сделать меня

Пусть пророчит мне ветер северный беду,
Я пройду и через это, но себе не изменю.
Ветер бей сильней, раздувай огонь в крови!
Дух мятежный, непокорный, дай мне знать, что впереди!
Чтобы жить вопреки!

Ну шедеврально же, правда? Ну шикарно же, разве нет?
Но того впечатления – нет.
Ибо я смотрю уже другими глазами. Ибо стала другой.
Знаете, когда этой зимой я ходила на встречу своих одноклассников – я чувствовала там себя совершенно лишней. Ну как кактус в розарии. Не своей до крайности. Ибо они стали совсем другим людьми – у них другие фигуры, измененные рождением детей, другие мысли и другие темы. В какой садик отвести ребенка? Как занять очередь? Кому дать взятку? Как отучить мужа от компьютерных игр? Как заставить свекровь/тещу разменять квартиру и дать возможность жить отдельно? Как застраховать ребенка от клеща? И т.д. и т.п. Нет, я не ерничаю, не подумайте, нет… Это нормальные разговоры нормальных взрослых людей. Людей, взявших на себя ответственность за детей. Ненормальная тут скорее я, от которой все это бесконечно далеко… За тысячи световых лет.
- А чем ты занимаешься по жизни? – обычный вежливый вопрос.
- Я? Вот старинными танцами увлекаюсь… Полонез и…
- Ах да, наверно интересно! Мы бы тоже, но знаешь, совершенно нет времени, работа, дети…
И я чувствовала себя наивной девочкой, которая пристает с ерундой ко взрослым тетям, которым не до всякой фигни. Отвлекает о т важных дел так сказать. Ощущала себя дитем, которого родители почему-то забыли уложить спать вовремя и по недогляду оставили за столом. И оно сидит и слушает взрослые разговоры, которые ему вообще-то слушать не положено.

А тут вдруг выясняется, что не так уж далеко я и ушла (а точнее, не так уж много не дошла) от (до) скандалов с родственниками и лучшей марки замороженных котлет.
Потому что я не могу воспринимать все так остро и мучительно, как тогда, в две тысячи втором.
Я так старалась не замарать, не закрасить… Душу.
Но я утратила это свойство. Все, не могу.

Знаете, один мой друг сказал мне вещь. Дескать, я так цепляюсь за всю эту мораль и нравственность просто потому, что предпочитаю, чтобы отношения всегда были чем-то регламентированы – моралью ли, законом ли, религией ли. Ибо если этого нет – велик шанс, что мне, образно говоря, настучат по голове, а я не смогу этому сопротивляться в силу слабой воли (сори за каламбур). Потому и цепляюсь. Чтоб по голове не получить.
Но на самом деле он не прав. И по голове я получаю гораздо чаще него, мимикрирующего под любую компашку и косящего под «своего» всегда и везде.
Я так цепляюсь в попытке сохранить вот это – незамутненное восприятие вещей. Ведь когда на носитель сто раз записывают-переписывают информацию – он же портится, так?
Не хочу смотреть на мир убитыми глазами человека, который везде плавал и все знает, с ленцой отряхивает пепел с сигареты и изрекает какую-нибудь циничную муть о вещах, чувствовать и понимать которые он просто давно и вроде навсегда разучился. Не хочу.
Но, видимо, не выходит. Почему? Что не так? Почему ничто больше не нравится так, как нравилась эта музыка тогда, в ту кухонную Новогоднюю ночь?
Потом, после мне нравилась Мельница, нравилась Флер, и Белая Гвардия, и Агата Кристи, и Ночные Снайперы… Но все это было не то, не то, не то…

Нет, я не хочу надевать шапочку с кисточкой и вещать с трибуны, как надо жить. Но… Ведь все мы думаем о том, какими будем. И как часто мечтаем, чтобы будущие мы, взрослые и мудрые, подсказали нынешним нам что делать… И если бы я сейчас могла поговорить с шестнадцатилетней собой – я бы сказала себе: давай, дерзай. Не бойся слушать и смотреть что-то великое. Не бойся узнавать что-то настоящее и ценное. Потому тебя уже не будет таких глаз. Ведь именно сейчас ты уже достаточно взрослая, но еще не достаточно старая.
А чем дальше от даты рождения в глубины окружающего маразма – тем слабее голоса, зовущие тебя на заре.
Как сказала та же Маргарита Пушкина – «можно стать хиппи, панком, крутым альтернативщиком, металлистом, конторщиком - кем угодно, но бесповоротно соскочить с подножки жестокого транспортного средства с космическим числом вагонов тебе не удастся. Эта мораль - или отрыжка этой морали - и гасит тот самый огонь в твоих глазах, о котором любят писать поэты-романтики старой закалки, кого даже под дулом автомата не заставишь произнести слово из трех букв».
Поэтому… Мне хочется сказать тем, кому сейчас от пятнадцати до двадцати одного… Не теряйте это время. Пользуйтесь своими глазами, ушами и мозгами. «Настоящая поэзия ничего не говорит, она только указывает возможности. Открывает все двери. Ты можешь пройти через любую, которая подходит тебе». Это цитата Джима Моррисона. И Вы завтра никогда не войдете в открытые сегодня двери, не увидите это так, как сейчас. Сейчас, пока на Ваших плечах еще не лежат коммунальные платежи, закупка продуктов на неделю, забота о готовке ужина и понедельничная летучка у шефа.
Помните, сейчас.
Сейчас.