Толстой написал Анну Каренину после того, как подумал: " А что было бы, если бы Пушкинская Татьяна сказала Онегину: "Да!"? И вот, автор прочитал "Танго самоубийц" и подумал: "А что было бы, если бы один из героев, наоборот, сказал не да, а нет?"
@@@
Я умею ходить по карнизм, сквозь стены, железо и медь,
Я умею стежками иглы прорываться сквозь влажную кожу,
Отчего же болит даже то, что не может болеть?
Для чего воскресает внутри, что, казалось, воскреснуть не может?
Я - лишь ветер, на плечи наброшен из молнии редингот,
Я вплетен в гривы белых коней, в стрелы тел седаков, что летят и не чувствуют кожи?
Я - лишь тот, кем ты видишь и слышишь меня, понимаешь, лишь тот,
Кто хотел бы стоять на своем, да вот видимо больше не сможет.
Я - дыханье грозы над обрывом, я тень водопада, капкан,
Я - дитя Мексиканской пустыни, где прячется город Севальос.
Там часы не идут, там почти не бегут облака,
Застывает там все, кроме крови. И даже она застывает.
Я - лишь ветер, что топит ладонью летящие корабли,
Ведь у зла нет орудий других, только наши дрожащие пальцы,
Рай, выходит, был дан как плацдарм для побега с идеальной земли.
Ад был дан как отдушина. Только ты мне не позволишь остаться.
Мы из общей замешаны глины, и разница, в сущности, в том,
Что я принял природу свою, а не прятался в шкаф от себя же!
Так чего же мешает найти полусонный фантом -
В моих жарких ладонях - покой. Отравиться до дня этой чашей?
Эти доводы разума в сущности - глупая епитимья,
Все всегда же сметает "Хочу", нам важна лишь желания сила,
Я умею ходить сквозь пространство, и время, и даже сквозь суть бытия,
Но не через твое еле слышное "Нет". Априори нет шансов, помилуй.
Прижимаю к груди два побега синери, как экзоскелет,
И в глазах не края горла Этны, а тьма и колодцы сухие,
И как рану в груди, как застрявший под сердцем осколок баюкаю "Нет" -
Как беспомощность перед стихией.